Улицы Парижа были заполнены людьми, которых сегодня должны были осчастливить «представлением». Праздновали такие мероприятия с размахом – горожане одевали лучшее, что у них было, и выставляли на всеобщее обозрение, ожидая зависти окружающих к их видимому благополучию. Из таверн уже доносились не совсем благодушные голоса хозяев заведений, пытающихся утихомирить своих разбушевавшихся клиентов. Жизнь била ключом и шла своим обычным чередом. Жанна, ведя хозяйку по лабиринтам улиц, упорно пыталась идти так, чтобы их путь пролегал недалеко от Гревской площади, и тогда камеристка прислушивалась к людскому гулу, пытаясь определить, все ли уже закончилось или самое интересное еще не начиналось. Жанна не понимала свою госпожу, она не понимала ее мысли, не понимала ее действия, и не могла их себе хоть сколько-нибудь вразумительно пояснить. Когда будучи в Дижоне мадемуазель Суардо отказывалась посещать казни, служанка списывала это на природную нежность характера, то есть элементарную брезгливость, но, когда Беатриса, помогая сестрам-кармелиткам, принялась ухаживать за больными, Жанна пришла к ужасному открытию о том, что ее госпожа молчаливо не одобряет то, что является благословением церкви и милостивым жестом со стороны светского государя для того, чтобы им, простому народу, веселее и легче жилось в этом мире. Озарившую ее мысль камеристка держала при себе, но странности в поведении госпожи ее настораживали и расстраивали. И сейчас, глядя, как Беатриса уверенно свернула в грязную улочку, приподнимая подол дорогого платья, Жанна лишь обреченно вздохнула. Придворная дама изменила маршруту по веской причине – она услышала женский плачущий голос: «Прошу вас… пожалейте моего ребенка». В переулке, если можно было так назвать это узкое пространство между двумя домами, такое, что служанке пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть через плечо хозяйки, прижавшись спиной к стене, в луже из грязи и помоев сидела закутанная в разноцветную ткань молодая цыганка, прижимавшая к груди ребенка. На небольшом расстоянии от нее трое богато одетых мальчиков лет десяти –судя по виду, дети зажиточных горожан. С удовольствием, свойственным только детям их возраста, мальчики кидали камни в цыганку, сопровождая сие действие улюлюканьем и криками.
- Прекратите, - голос Беатрисы дрогнул от гнева и омерзения к происходящему. – Немедленно прекратите!
Дети разом обернулись и почти сразу же кинулись врассыпную, подчиняясь зазубренному м правило –если взрослые ругаются, значит, следом неизбежно идет наказание.
- Спасибо… Спасибо…, -тихо зашептала цыганка, вытирая кровь с лица и баюкая ребенка, который удивительным образом лежал в материнских руках совсем тихо и молча смотрел на Беату черными глазами.
- Жанна,  - кроткий голос Суардо прозвучал, тем не менее, для камеристки, как набатный колокол. – Ей нужно помочь…
У служанки, как почетной носительницы кошелька хозяйки, сердце облилось кровью, но, не смея ослушаться, Жанна достала из него несколько ливров и отдала женщине, брезгливо одернув руку. Беатриса дотронулась длинными белыми пальцами до лба ребенка и улыбнулась цыганке:
- У вас красивый сын…
- Госпожа так добра…, - жалобно проскулила женщина. – Спасибо вам…
- Благодари Отца нашего Небесного, Его руками творим благое, - произнесла Суардо и направилась в сторону более широкой и чистой улицы.
Когда обе дамы вышли из смрадного переулка, и Жанна наконец-то вдохнула полной грудью, она упрекнула хозяйку:
- Зря вы это сделали, госпожа! Цыгане – это дети дьявола, поэтому они цветом похожи на адскую сажу! Говорят, они поедают собственных детей, а детей из хороших христианских семей крадут, чтобы принести в жертву сатане! А еще говорят…
-Жанна, -тихо перебила камеристку Беатриса. – Когда же твое сердце прозреет… Сам Господь был сейчас во мгле этого переулка…
Служанка промолчала, поджав губы, и дальше спутницы шли в полной тишине.

Как не пыталась Беатриса следовать к лавке переулками, Жанну все равно выносило на большие улицы. Упорная в своем стремлении увидеть казнь, камеристка вела госпожу через толпу, все прибывавшего народа, и. наконец, схватив придворную даму за рукав, служанка удовлетворенно кивнула:
- Смотрите, госпожа! Смотрите! Ведут!
Глаза Жанны загорелись, она подалась вперед, по-свойски расталкивая горожан и веселее препираясь с возмущавшимися. Беатриса покорно шла следом, учитывая, что ее запястье крепко сжимала рука камеристки. Наконец, оказавшись в первых рядах, Жанна сложила руки на платье и с жадностью вцепилась взглядом с мрачную процессию. Мадемуазель Суардо, подняв глаза, с ужасом поняла, что лучше бы она этого не видела. Капюшон накидки слетел с нее, обнажив черные кудри волос, но Беата даже не заметила этого. Зрелище, представшее перед ее взором, до глубины души потрясло ее. Придворной даме показалось, что сам дьявол руководит этим действом, в центре которого был молодой человек, закованный в кандалы, с лицом, на котором отпечатались все страдания ада.
- Несчастная заблудшая душа, -с отчаянием прошептала мадемуазель Суардо. Ей показалось, что их взгляды встретились, от чего в сердце девушки закрался смертельный страшный холод. Она испуганно отступила в глубь толпы, и моментально потеряла из виду Жанну. Не имея силы видеть, то, что в ее разыгравшемся воображении было сопровождением бесами измученного грешника в самый ад, Беатриса отступала все дальше и дальше, пока не прижалась спиной к стене.  Только тогда она поняла, какую ошибку совершила. Придворная дама Маргариты Бургундской совсем не ориентировалась в Париже, и без Жанны было бессмысленно пытаться самой найти дорогу в Лувр. Девушка беспомощно огляделась по сторонам, но толпу сейчас куда больше интересовало происходящее на улице действо, которое по всем каноном должно было завершиться на Гревской площади.

Ратуша =====>

Осужденный, руки которого были прикованы к боковинам повозки, мрачно огрызался на едкие насмешки окружавших его солдат, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться. Очередная шутка вывела парня из себя и заставила взвиться, громко зазвенев брошенными на дно длинными цепями.
Неудачная идея...
Один из стражников выставил вперед пику и с приличной силой ткнул вора под ребра, на обрывках рубашки которого мгновенно расплылось багровое, быстро растущее в размерах, пятно.
Упав на колени и скорчившись в три погибели, Счастливчик в каком-то тумане озирался вокруг, ища хоть одно сочувствующее лицо. Таких не было, лишь довольные, уверенные в собственной правоте, физиономии.
Хотя нет, лицо девушки в придворном наряде, которой совсем не место было на грязных улочках Парижа, на миг осветилось сочувствием и Жан впился в него, задерживая надолго свой взгляд.
И лишь пару минут спустя, когда повозка запнулась о выбитый из мостовой камень, в окружении двух черных псов и священника, увидел того, чья рука отправляла его сейчас в последнюю для него поездку...
- Сука... инквизиторский прихвостень...
Слова были произнесены едва-слышно, но их вполне хватило, чтобы тот же мерзавец из охраны, вломил ему в спину древком копья, со всей дури приложив о бортик...

- Расскажите, - тут же отозвался Собар, поворачиваясь к отцу Абеляру - Насколько я знаю - вы, святой отец, в курсе всех событий, которые там происходят.
"Только я знаю все получше тебя. Заодно послушаю официальную версию," - про себя подумал палач. Как обычно Собар был в курсе всего. Особенно, что касалось самых темных и не совсем легальных дел. А уж последнее... Он даже малость подрастерялся, чтобы как-то классифицировать то чудовищное преступление, которое было поручено лично ему.
  Найти парочку головорезов  - особого труда не составило. Как, впрочем, и заставить замолчать невольных исполнителей. Вот псину только было жалко. Особенно любимую псину Его Величества.  При всей своей нелюбви к роду людскому, Собар достаточно трепетно относился к братьям меньшим, особенно к псовым.
- Вот ты и попался, голубок, - сказал он уже чуть громче, когда повозка с вором проехала мимо. "Крестник", как сказали ему на суде. Правой руке власти иногда приходилось заниматься и такими вот отродьями, которые честным горожанам мешают жить.
Тут взгляд Собара привлекло что-то, что совсем не вписывалось в окружающую толпу. Девушка. Явно не из этих слоев, для которых очередная казнь на площади - единственное развлечение и повод посудачить. А второе, что привлекло Собара, так это то, что девушка эта банально потерялась. Не нужно было быть семи пядей во лбу - острый глаз палача моментально вычислил и слишком роскошный наряд и слишком неуверенное поведение. Он сделал шаг навстречу.

Невероятным усилием воли девушка заставила свое сознание работать, хотя и соблазн уйти в объятия обморока превалировал над категоричным голосом рассудка. И поэтому когда спутник монаха неожиданно направился в ее сторону, первым движением Беатрисы был шаг назад. Что-то в его облике внушило ей почти суеверный страх. Она так редко встречала в своей жизни кого-то помимо облаченных различными регалиями и титулами дворян, что почти и забыла о том, что существует иная, совсем отличная жизнь. И сейчас эта абсолютно параллельная Лувру реальность восстала перед ней в мрачной фигуре человека, сопровождавшего доминиканца. Отступая, Беатриса нечаянно толкнула горожанина неприятного бульдожьего вида, хмурого, широкоплечего, да еще и, видимо, равнодушного к светским беседам.
- Куда прешь? – мужчина с нескрываемой злобой следил, как к доминиканцу склоняются за благословением люди, и эту злобу он вложил и в обращение к мадемуазель Суардо. Судя по одежде, бульдоговидный не относился к зажиточным прослойкам Парижа, а всего скорее, наоборот, он относился к той таинственной когорте, которая облегчает заботы той самой зажиточной прослойки путем опустошения их кошельков в темных переулках. Как поняла, Беатриса его не вдохновляла процессия, идущая к Гревской площади, и сейчас, не смотря на угрозу, привлечь к себе ненужное внимание, он старался всем своим видом показать презрение к власть имущим, при этом, повернувшись к придворной даме, он выпустил из виду и монаха, и его собак, и его спутника. Это до опасного глупо – даже Беатрисе было понятно, что подобное поведение лишь усложнит ему жизнь. Впрочем, не смотря на определенную долю жалости, которую она испытывала к людям, потерявшим в жизни путеводный свет Вифлеемской звезды, сердце девушки с такой силой билось в груди от страха, что ей казалось, его должны были слышать все, кто находился рядом. Этот странный, чужой мир отказывался принимать ее, но Беата решила до конца придерживаться известных ей правил этикета и, стараясь удержать рвущийся в дрожь голос, произнесла:
- Простите меня, сударь… Я никоим образом не хотела нанести Вам оскорбление…
Слишком изящная для уха мужчины вязь слов, привела его в бешенство. Он побагровел, и от нервов его правая скула даже задергалась.
- Убирайтесь к чертям собачьим в ваши бархатные конуры, придворные шлюхи, вместо того, чтобы подписываться своей гнилой кровью под смертными приговорами таким, как мы, - зашипел мужчина почти в лицо Беатрисе. «За что?» - испуганно забилась в припадке одна-единственная мысль. «Что же я сделала?». На лице девушки, как она не старалась сохранять спокойствие, отразились растерянность и испуг. Беатрисе даже захотелось закрыть глаза от страха, что ее сейчас ударят, но именно страх, не смотря на начинавшуюся дрожь, заставлял ее смотреть мужчине в глаза, чем она, видимо, доводила его до белого каления.  Ощущение собственной беспомощности сдавило на ее шее шелковый шнурок ужаса. Никто не обращал на них внимания - парижане напирали на передние ряды –посмотреть, выкинет ли осужденный еще какое-нибудь коленце. У Беатрисе даже мелькнула мысль о том, что если бы даже она смогла, преодолев собственный кошмар, закричать, то навряд ли это вызвало бы хоть какой-нибудь интерес. «Боже, Ты посылаешь Ангелов Твоих в помощь людям, не оставь меня… прошу…»

Когда девушку взяли под руку, она вздрогнула и, обернувшись, посмотрела на мужчину. Все, что сейчас происходило, противоречило сем нормам этикета, но Беата успела понять, что здесь, на улицах Парижа царит свой этикет, этикет выживания, этикет, который построен на силе и страхе; здесь были свои титулы и свои приличия. И если при дворе жест мужчины, взявшего ее под локоть, был бы расценен, как признак дурного тона, то сейчас, вполне возможно, он спас ей жизнь, потому что громила, который брызгал на нее ядом своей ненависти, моментально замолк и постарался раствориться в толпе.
- Что здесь происходит? – прошептала девушка, обращаясь к своему спасителю. Она окончательно почувствовала себя сбитой с толку. По всем правилам, ей нужно было представиться, присев в легком реверансе, после чего поцеловать руку святому отцу, и тогда уже задавать вопросы. Но так как в ее голове царила настоящая путаница, то Беатриса смогла только выдавить из себя:
-За что они его? – ее совсем черные из-за расширенных зрачков глаза вновь обратились к молодому человеку в цепях.
Девушка чувствовала себя совсем разбитой и подавленной, а присутствие рядом мощных собак, которые всем своим видом выражали готовность перегрызть глотку любому, кто посмеет стать на пути у их хозяина, ее откровенно пугало. Беатриса поймала себя на мысли, что сейчас ей ужасно хочется спрятаться за спину взявшего ее под локоть мужчину, и расплакаться от собственной глупости и беспомощности, но внешне это проявилось лишь в том, что мадемуазель Суардо наконец накинула капюшон, пытаясь снова одеть на лицо благовоспитанную маску придворного равнодушия. Скажем прямо, получалось у нее это плохо.

В принципе вспышку эмоций, Собар мог бы благополучно погасить в себе, как всегда это делал, но события последних дней требовали выхода. И немедленного. Устраивать драку было слишком неосмотрительно, а вот малость порычать - как раз то, что нужно. А что касается святого отца - пусть перед ним немножко приоткроется одна маленькая тайна. Искоса палач наблюдал за отцом Абеляром. Не то, что бы он проникся к нему симпатией, но святой отец был одним из немногих людей, при виде которых Собар не впадал в бешенство. Откровенничать с ним Собар не собирался, но кое-что отцу Абеляру про него, Собара, все же будет полезно узнать. Кто знает, как распорядится Судьба....
"Пусть тебе будет о чем подумать, кроме своих четок и молитв", - в душе Собар тихо радовался, - "а потом мы удивим его еще раз..."
Но тут же отвлекся. Девушка в его руках была настолько беспомощна и беззащитна, что палач даже невольно удивился, что толпа пощадила ее, не сбив с ног и не раздавив своим натиском.
- Я расскажу вам, сударыня, - негромко сказала он, - но не здесь. Думаю, что место для светской беседы стоит подыскать другое.
С этими словами Собар взял девушку за плечи и повел прочь от безумной толпы.
"Глупые, никчемные, бесполезные людишки", - думал палач. - "Для вас в этом мире только один путь"

Монах наблюдал, тщательно скрывая все возрастающий интерес.
"Допустим он не собирается и правда рассказывать об этом висельнике, которого везут на площадь. Допустим он собирается всего лишь ограничиться фразой, что это плохой человек, который обижал вдов и сирот. Но даже это не дает ему повода вот так за плечи обнимать прилюдно даму. Даже если она его ближайшая родственница. Ну разве что - эта дама шлюха. Тогда и ее не должно беспокоить подобное обращение. Куда катится мир. Воистину, женщина - диаволов сосуд и все грехи и падения через нее. Вспомним Еву. Это она погубила Адама, лишив того рая. Хотя эта женщина ведет себя практически как благородная дама, которая не позволит запятнать свою честь таким проступком... Да и обещает она ему явно не телесные благодарности. Но можно ли предположить, что ее смятение столь велико, что она забыла о том, как подобает себя вести? Куда катится мир. Воистину - последние времена настают и надо неустанно молиться и смирять свою плоть, укрощать животное в себе и возвышать ангельское."
Не сказав ни слова доминиканец не спеша последовал за Собаром и дамой. Их путь вел наз Гревскую площадь.
-----Гревская площадь (мастер сказал, что уже можно туда)

Повозка, похоже, застряла надолго. Колесо попало в выбоину на мостовой и раздавшийся звук треснувшей оси таким же звуком отозвался на натянутых нервах гвардейцев. Охрана посовещалась и решила послать за плотником. Ну не на руках же повозку тащить к месту казни? А расковывать заключенного их начальство запретило строго-настрого, сославшись на буйный нрав и возможные попытки освободить преступника. В последнее они не верили, а вот в то, что этот бездельник способен на многое, очень даже.
Один из гвардейцев пошел искать мастера и скрылся за углом, оставив остальных дожидаться известий и разгонять собирающуюся у повозки толпу...